Книга Глиняный мост  - Маркус Зузак

У кого-то кошка только что принесла котят.

Зачем возить Томми к мертвым животным, если к нему могут сами прийти живые?

Я запомнил первую половину телефона, Клэй вторую, но, когда мы позвонили, нарвались на выговор. Объявление повесили три месяца назад, последний из котят шесть недель как продан. Вместе с тем ответившая женщина точно знала, куда нас отправить. Голос у нее был мужской, одновременно открытый и сухой.

– В интернете десятки сайтов про животных, но вам лучше всего подойдет РКТ.

Эта леди имела в виду «Рейсин куортер трибьюн»; ее совет оказался точен и прозорлив: стоило лишь нам заглянуть в эту нашу районную газету – как там продавались одна колли, одна келпи и пара австралийских попугаев. Морская свинка, королевский попугай и три кошки разной породы.

Но в самом низу ждал он, причем объявление уже успело сколько-то провисеть. И я сразу должен был всё понять по тому, как у Клэя зажглись глаза: он внезапно разулыбался и ткнул пальцем вниз:

УПРЯМЫЙ, НО МЕРОЛЮБИВЫЙ МУЛ

НЕ ВЗБРЫКИВАЕТ, НЕ РЕВЕТ

* * *

$200 (торг)

НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ

Спросить Малкольма

– Ни в коем разе не показывай Томми, – сказал я, но Клэй чихать хотел.

Он еще раз плавно опустил палец на ошибку в первой строке.

– Упрямый, – сказал он, – но меролюбивый.

Мы сошлись на одноми из котов – хозяева уезжали за границу. Везти с собой оказалось слишком дорого. Они сказали, что его зовут Матрос, но мы точно знали, что переназовем по-своему. Крупный, тюфяк с мурчалками – черные губы, гудроновые лапы – и хвост, словно вялый меч.

Мы покатили куда-то в Уэзерилл, через два района к западу от нас, и на коленях у Клэя кот приехал домой; за всю дорогу он не шевельнул и ухом, только мурчал вместе с мотором в унисон. И ритмично впускал в Клэя когти.

Господи, если бы вы только видели Томми.

Жаль, что вы его не видели.

Дома мы поднялись на крыльцо.

– Эй, Томми! – позвал я, он вышел, и глаза у него были юные и непреклонные. Взяв кота на руки, он едва не расплакался, прижимая полоски к груди. Он гладил его и ласково трепал, говорил с ним без слов.

Тут вышли оба, Рори и Генри, и изумили великолепной реакцией, почти в один голос возмутившись.

– Эй, это как это, Томми завел, сцуко, кота?

Клэй отвел глаза. Я ответил:

– Потому что мы его любим.

– А нас вы не любите?

Тут мы услышали заявление Томми и моментальную отповедь Клэя:

– Я его назову Ахиллес.

Резко:

– Нет, не его.

Я тут же посмотрел на Клэя.

Я был упрям и уж точно не меролюбив:

Нет, Клэй, черт тебя дери, сказал я, пусть только взглядом, – но кого я пытался одурачить? Как бы то ни было, Томми держал кота как новорожденного младенца.

– Ладно, – сказал он. – Тогда Агамемнон.

На этот раз ему не велел Рори.

– Придумай имя, которое мы сможем выговорить.

И он все равно воздал дань Пенелопе.

– Тогда, может, Гектор?

Величайший герой среди всех троянцев.

Кивки и согласное бурчание.

Следующим утром в конных кварталах обнаружились повороты, о которых я знать не знал, и мы выбежали на Эпсом-роуд. Неподалеку от тоннеля Лонро. Над нами продребезжал поезд. Это была одна из тутошних забытых улиц с единственным забытым полем. Все ограды покосились. С деревьев облезала волокнистая кора; словно башни, они не сдавали своих рубежей.

Под ними – клочок земли; и трава, похожая на кулаки, в пыли. Ржавая изгородь из колючей проволоки. Хибара, выцветшая до серого. Трейлер, старый и обшарпанный; и пьяный мужик в три часа ночи.

Я помню звук его шагов и как они замедлились на колдобистой дороге. На этом этапе пробежки Клэй никогда не сбавлял темпа: только ускорялся, без вариантов – и вскоре я догадался. Увидев трейлер и кусок неухоженной земли, я понял, что логики здесь искать нечего, а вот мул, скорее всего, обнаружится. Перейдя на шаг, я злобно заговорил:

– Ты позвонил по номеру из газеты, так?

Клэй деловито шагал к цели.

Его дыхание так быстро успокоилось, после бега пришло в обычный ритм.

– Не понимаю, о чем ты.

И тут появился щит.

Теперь ясно, что все это было в каком-то смысле правильно.

Сейчас я это вижу и могу сказать.

Но в тот момент я шел к изгороди с подозрением и великой досадой – а щит был когда-то белым. Грязный и заскорузлый, он криво висел прицепленным к самой верхней жиле ограды – наверное, самый очаровательный щит во всех конных кварталах или даже во всех конных кварталах на свете.

Поблекшая надпись толстым черным маркером:

ЗА КАРМЛЕНИЕ ЛОШАДЕЙ СУДЕБНОЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЕ!

– Господи, – сказал я. – Глянь-ка.

Как этот человек умудрился сделать ошибку в «кормлении», но верно написать «преследование»? Но таков уж, думаю, наш конный квартал. И к тому же никаких лошадей там не было, и сначала мне показалось, что и ничего не было…

Но тут он и вышел из-за хибары.

Внезапно показалась морда мула, с миной, которая часто его определяла.

Он наблюдал, он постигал.

Общался.

Как высшее-но-всеми-покинутое существо.

Уже тогда на его длинной кособокой морде застыло это послание: какого-ты-уставился? – но, понаблюдав за нами пару мгновений, он как будто сказал: а, ну черт с вами.

В осколках крапчатого рассвета он медленно потрусил к нам.

Вблизи мул оказался почти милым: разговорчивый, хотя немой, и обаятельный. Голова у него была бархатная, будто щетка, и окрас его резко менялся по всей шкуре от песка до ржавчины; спина как вспаханное поле. Копыта у него были цвета древесного угля. И что нам было делать? Как вообще говорят с мулами?

Но Клэй готов был ответить.

Он посмотрел животному в глаза, они были так похожи на телячьи, как у детишек, отправляемых на бойню, сплошная печаль, но такие живые. Запустив руку в карман, Клэй что-то нашарил – и это не была ярко-желтая прищепка.

Нет, тут мы видим Клэя Данбара в лучшем его проявлении.

Ладонь, пригоршня сахару.

Сахар в его руке был зернистым и сладким – и мул стал заоблачно счастлив, и чихать ему на надпись с ее орфографией: его ноздри затрепетали. Его глаза оттаяли и усмехались Клэю: «Я знал, что когда-нибудь ты придешь».